Я думаю, что у каждого человека есть божественное предопределение. Просто нужно это почувствовать...
Оркестр «Виртуозы Москвы» в этом году отметит свое 40-летие. Его основатель Владимир Спиваков рассказал, когда чувствует себя по-настоящему счастливым человеком.
С художественным руководителем и главным дирижером Государственного камерного оркестра «Виртуозы Москвы» побеседовал журналист Евгений Додолев.
– Владимир Теодорович, Мацуев называет вас явлением – вы себя ощущаете таковым?
– Да нет, я ощущаю себя служителем и в какой-то степени миссионером. Просто каждый человек должен выполнить в жизни ту миссию, которая ему предназначена. И нужно идти по пути к своему предназначению.
– Но все-таки, без ложной скромности, вы можете вспомнить самое лестное в ваш адрес определение?
– Это был Иегуди Менухин, великий музыкант, скрипач, гуманист, с которым я играл. И, конечно, я очень волновался, потому что когда за дирижерским пультом стоит такой человек, то не волноваться просто невозможно. Ну, и он увидел как-то мое волнение и сказал: «Владимир, успокойся, ты играешь, как ангел, все хорошо».
– А вы щедры на такого рода комплименты в отношении, допустим, ваших детей?
– Детей я обожаю хвалить. Им это очень важно. Так же, как девочек нужно красиво одевать.
– А кто ваших дочерей одевает? Вы когда-нибудь консультируете их?
– Никогда. Мои дети очень скромные. Когда я их иногда вытаскиваю на какую-нибудь прогулку, это называется у нас «шопингауэром» в семье… они мне: нет, юбка у меня уже есть, кофта у меня уже есть, мне ничего не нужно.
– А Сати, ваша супруга, следит за вашим гардеробом?
– Она часто мне покупает вещи, которые я ношу. Вот это, что на мне, практически все от Сати.
– Это, кстати, западная традиция. Во Франции заботиться о гардеробе – исключительно прерогатива сперва матерей, потом жен. Не задумывались об этом?
– Нет, не задумывался. Просто у меня на это нет времени.
– Ощущаете себя человеком мира?
– Вообще у меня такое звание есть. «Артист мира ЮНЕСКО» (за «выдающийся вклад музыканта в мировое искусство, его деятельность во имя мира и развитие диалога между культурами», 2006 – «ВМ»). И еще золотую медаль Моцарта в Париже мне вручили, которая была только у Ростроповича и у Плисецкой. Но, конечно, я ощущаю себя русским музыкантом, потому что я воспитан в этой традиции с детства. Хотя, в принципе, мне чужда философия ЖЭКа, что вот человек должен быть прописан в своем дворе.
– Сейчас на Западе много пишут, что Россия идет в сторону самоизоляции. Вы это ощущаете?
– Может быть, Россию ведут в эту сторону.
– Про политику с вами не говорят западные журналисты?
– Нет, не говорят.
– И это хорошо, что не говорят?
– Конечно, хорошо. Везде нужны профессионалы. Я себя не чувствую профессионалом в политике.
– Есть принципиальная разница между характером вопросов и манерой ведения беседы между западными журналистами и отечественными?
– Это от человека зависит прежде всего. Есть люди с заданием определенным, которые обязательно будут спрашивать про Крым или про политику, или про президента, или про экономику. Но меня в очень молодом возрасте, когда я только начинал гастрольную деятельность, научил вице-президент Columbia Artists – был такой Сэм Нифельд, – когда я был в ужасе от ряда журналистов, которые спрашивали неизвестно что: «Вот тебя спрашивают о чем-то, а ты говори то, что тебе нужно».
– Но, мне кажется, что вы тем не менее этому совету не вняли, вы иногда ведетесь на провокации. А есть такие вопросы, которые вы хотели бы услышать, а их упорно не задают?
– Да нет, вообще-то. Я просто в каком-то смысле живу по своим собственным ощущениям, по внутренним своим законам, слушаю свою совесть и стараюсь каждый день что-то хорошее сделать.
Репетиция концерта под руководством Владимира Спивакова Фото: Александр Казаков, "Вечерняя Москва"
– Вы считаете, что отношение к нашей стране стало хуже за последние, скажем, 10 лет?
– Хуже стало. Ну, я вам приведу пример просто. Я ехал в Лондон из Парижа. Не так давно. На поезде. И предъявил свой паспорт. Естественно, российский. Там же две границы – французская и английская. Поскольку я офицер Почетного легиона, французы меня пропустили без всяких досмотров. Но когда я предъявил свой паспорт англичанам, то таможенник спросил: а вы знаете, что нельзя больше 10 тысяч наличными провозить через границу? Я отвечаю: конечно, знаю. Засунул руку в карман задний. Вытащил какие-то деньги. Он говорит, откройте эту сумочку. Я открываю. А там у меня лежала американская реклама. И большими буквами на английском языке было написано: RUSSIAN GOLD (русское золото. – «ВМ»). Он спрашивает, как это понять? Я говорю, ну, вы ниже посмотрите, может быть, поймете. А ниже – мой портрет и высказывание Леонарда Бернстайна о том, что у меня золотое сердце, золотые руки, золотая голова... Ну, это его повергло, конечно, в ступор. Он подозвал других пограничников.
– Селфи не сделали с вами?
– Сделали.
– А как вы вообще реагируете на такие просьбы? Ведь не всегда человек готов к тому, чтобы его запечатлели?
– Это тяжело. Вспоминаю Анну Ахматову, которая написала, что «не дай вам Бог проснуться знаменитым».
– Это восхищение – разве не то топливо, которое нужно артисту?
– В какой-то степени артисту важно знать, что его ждут, что его любят. Но не это главное. Я себя чувствую счастливым, честно говоря, только на репетициях и на сцене на концерте.
– Но не на отдыхе?
– На отдыхе я работаю тоже.
– В смысле – работает голова?
– Не только голова. Я работаю с партитурой. Я играю на скрипке, чтобы не забыть, как это делается.
– О, я помню, мне рассказывали о замечательном случае, когда вы летели в самолете и, что называется, работали. То есть бормотали себе что-то под нос. И ваш сосед-американец в конце полета дал вам свою визитку.
– Это был психиатр, глава какой-то там психиатрической лечебницы. Спросил, надолго ли еду в Сан-Франциско? Я ответил, что на неделю. Он говорит, может быть, я вам понадоблюсь, возьмите. Я первое, что сделал в Сан-Франциско, в музыкальном бюро отдал его визитную карточку и попросил пригласить его на концерт. А там правило: после концерта вам подают список людей, которые хотят вас увидеть. Вы можете вычеркнуть кого-то или можете, наоборот, подтвердить, да, я принимаю. Вот первый человек, который стоял, был этот доктор, который сказал: маэстро, не я вам нужен, а вы мне нужны.
– Но в тот момент, когда вас расценили как не совсем адекватного человека, обида все-таки была? Или вы с пониманием к этому отнеслись?
– Да, я люблю таких вот неадекватных.
– В вашей жизни есть неадекватные люди?
– У меня – да. Всегда что-то есть особенное в художниках, в поэтах, в писателях, в тех людях, которые занимаются наукой.
– В одной из телевизионных бесед вы сказали, что журналисты пропагандируют не ту музыку. Что если бы не Верку Сердючку показывали, а достойный материал, то люди у нас в этом смысле были бы более образованы.
– Возможно. Возможно, что я это сказал. Я просто не помню, что я говорил.
– Но с этим тезисом согласны?
– Вполне. Раньше, кстати говоря, давали очень много классической музыки.
– Вот именно. В течение 70 лет у нас по единственному телеканалу, по радио транслировали практически только классическую музыку, ну, за исключением фольклора иногда. Тем не менее люди слушали масскульт, слушали Владимира Семеновича Высоцкого, который на кассетах распространялся, и ту же самую попсу: Пугачеву и прочих. Они же не стали посещать консерваторию в массовом порядке?
– Я имею в виду, что в целом слишком много стало того, что вы называете «попсой». Потому что когда я приезжаю на гастроли в российские города, то почти каждый раз слышу одно и то же: «Мы устали от попсы, какое счастье, что вы приехали». Значит, что-то в этом есть, правда? Это не я придумал.
– Об отношении к жанру кроссовера – то, что делает Ванесса Мэй и другие музыканты. Как относитесь к этому?
– Ну, если вы спрашиваете меня о Ванессе Мэй, то это коммерческий продукт, так сказать, западный. Она очень хорошо играла на скрипке, когда училась.
– Почему «играла»? Она уже не так хорошо играет?
– Да, не так хорошо.
– Каким образом? Ведь с практикой мастерство должно отшлифовываться, как мне казалось?
– Понимаете, в чем дело... Почему так много сусального золота, знаете? Потому что настоящего мало. В принципе я неплохо к этому отношусь. Тем более, что младшая моя дочь стала заниматься джазовым пением, училась в Бостоне, Berklee College of Music. Это одно из самых главных заведений в этой области. И сейчас, в общем, восходящая звезда. Поет в стиле соул, примерно как Эми Вайнхаус.
– Есть две точки зрения: с одной стороны, кроссовер популяризирует классическую музыку, а с другой стороны, это профанация.
– Я так скажу. Если бы Мацуев играл только кроссовер, было бы очень жалко.
– Но у Мацуева как раз достаточно жесткое отношение к Ванессе Мэй.
– Ну, видите, значит, я не одинок. Я никогда с ним не разговаривал на эту тему. Просто он так играет концерты Рахманинова, что может себе позволить в минуту отдыха заниматься кроссовером, играть джаз.
– Вы же наверняка сталкивались с мнением, что у Спивакова, мол, попсовая подача классики?
– Ну, это было когда-то, когда мы первый раз запели. Тогда все накинулись, как красные псы в фильме «Маугли». Но после Ренессанса наступил период маньеризма, как известно из истории живописи. Так и здесь – стали подражать. Ну и как-то это утихло постепенно.
– Коль скоро вы живопись упомянули. Знаю, что у вас на самом деле есть еще и дар художника. Слышал, что люди вам близкие все время подталкивают вас к тому, чтобы вы вернулись к живописи.
– Это невозможно совершенно.
– Не хватает времени?
– Конечно. Это же не просто так. Я занимался когда-то живописью. Но мне мой профессор Юрий Янкелевич запретил это делать, потому что я тратил много времени на поездки на пленэр с замечательным художником (он учился когда-то у Чистякова) Александром Васильевичем Буторевым. Я снимал в то время угол на улице Кирова, дом 24. А он жил в этой коммунальной квартире. И мы с ним занимались. Это старая школа, потрясающая. Ну, и писал я по нескольку часов. И поскольку я жил в интернате, мне разрешали на час позднее ложиться. Но мой профессор по скрипке был против того, чтобы что-то отвлекало от занятий. И в общем я завязал с этой историей. Все-таки в искусстве важно стремление к совершенству в любой области.
– Считаете, что это оправданно – запретить вам заниматься живописью?
– Думаю, что оправданно. Время имеет свой лимит. Мы не можем растянуть его.
– Могло так сложиться, что вы не стали бы заниматься музыкой? Или считаете, что это некое призвание, что и вы к нему пришли бы независимо от того, кто был вашим наставником?
– Я думаю, что у каждого человека есть божественное предопределение. Просто нужно это почувствовать, нужно, чтобы родители увидели в ребенке это, и уже идти в этом направлении.
